Протонационализм народных масс
Поскольку нации, создаваемые главным образом сверху, не могут быть поняты без учета процессов, идущих снизу (с. 10-II)8, национализм должно изучать не только, как он видится
правительствам, считает историк, но и как понимается простыми людьми, являющимися объектами правительственной политики и пропаганды.
Хобсбаум признает, что скорее всего нам не дано знать достоверно о мыслях и чувствах простых, в большинстве своем неграмотных людей былых эпох, тем более что мы не всегда с уверенностью можем сказать, что думают современные мужчины и женщины, на чьи патриотические чувства претендуют правительства и национальные движения. Тем не менее задача ученого - объяснить, почему и как широкие народные массы оказались охвачены идеей "национального патриотизма", столь далекой по сути своей от повседневного опыта большинства людей (с.46).Ответ на этот вопрос, считает Хобсбаум, заключается в способности государств и национальных движений мобилизовывать складывавшиеся веками чувства коллективной принадлежности (протонациональные связи), которые можно использовать на макрополитическом уровне в интересах современных государств и наций. К таким связям вряд ли можно отнести язык или этнос. До наступления эпохи всеобщего начального образования национальный язык существовал лишь как литературный и административный язык правительства и интеллектуальной элиты и не имел ничего общего с тем родным языком, который ребенок усваивал от неграмотных родителей. В этом смысле современные национальные языки отнюдь не являются основой национальной культуры и матрицами национального самосознания, как утверждает националистическая пропаганда (с.54). Тем не менее опосредованно языку предстояло оказаться в центре современного определения нации, ибо, как показал Бенедикт Андерсон, существующий язык господствующего класса, помноженный на мощь территориального государства, печатного слова и системы народного образования, может стать важным инструментом сплочения широких слоев населения9.
Что же касается этноса, то хотя идея общего происхождения, "родства" или "крови" привлекает современный национализм как средство консолидации членов сообщества и исключения чужаков, нации возникают на культурной, а не на биологической основе. И несмотря на то что общая этническая принадлежность может играть определенную роль в сплочении народностей, живущих на обширной территории, но не имеющих своей государственности, в некую "протонацию" (курдьь
баски), такие этносы не имеют ничего общего с "крестовиной современной нации” - государством, более того, чем сильнее чувство племенной этнической общности, тем враждебнее такие сообщества (пуштуны, берберы) любой форме государственности (с.63,64).
Вопрос о роли религии в протонациональном сознании, признает Хобсбаум, наиболее сложный и не поддающийся обобщениям. Главная трудность заключается в том, что в современном сознании религиозный и национальный аспекты часто совмещаются и мы судим о таких нациях, как боснийцы или пакистанцы, ex post facto, поэтому остается открытым вопрос, было ли, например, создание государства Пакистан результатом национального движения или реакцией на всеиндийское национальное движение, игнорировавшее религиозные чувства мусульман (с.70).
Важнейшей протонациональной связью, утверждает Хобсбаум, было чувство принадлежности к государственно- политическому образованию, хотя изначально это чувство не владело с равной силой всеми слоями общества и не распространялось на всю территорию современной нации (с.73). Оно поддерживалось с помощью коллективных символов и обрядов, таких, как культы святых, почитаемых на территории, которая достаточно велика, чтобы составить нацию; культы королей и императоров, чьи государства совпадали с границами будущей нации; регулярные празднества и соревнования, например, греческие Олимпийские игры; или поклонение святыням, подобным православным иконам (с.71-72).
Несомненно, что эти связи были сильнее у так называемых “исторических наций", чей господствующий класс выработал систему ценностей, включавшую понятия верности государству и нации, как это имело место в Венгрии и Польше, однако и утерявшие свою государственность народы не менее остро ощущали сопричастность "воображенному сообществу", как, например, сербы, которые и в XIX в. хранили память о своем древнем королевстве, павшем под натиском турок, не только в фольклоре, но и в тексте православной литургии. В то же время, предостерегает Историк, не следует искать преемственность там, где ее нет:
современный сионизм не имеет ничего обшего с еврейским протонационализмом (с.76).
Таким образом, протонационализм, как правило, значительно облегчал дело современного национализма, который охотно использовал чувства и символы принадлежности к государственному образованию для создания нации, хотя эти явления далеко не тождественны и связь между ними весьма опосредована (с.77).